Май
Марина Алаева
Марина Алаева
осси ми
Май
Марина Алаева
23.11-7.12.25
Текст: Наташа Вагинова
Фотографии: Денис "Рыба Ебать"
осси ми
Месяц май имеет обширные ассоциации в русскоязычном контексте. Представители старшего поколения помнят один из главных советских лозунгов — «Мир, труд, май!». Для постсоветских людей привычнее другое словосочетание — «майские праздники» и «день победы». Но для художницы Марины Алаевой май — это месяц посадок, когда огородницы спешат на свои загородные участки, чтобы инициировать цикл сельскохозяйственных работ. Если верить беседам с ними, опубликованным в журнале «Огородница» (на самом деле — исследовательском зине, созданном Алаевой), речь идёт уже о чём-то близком к ритуалам, обыгрывающим на разный лад связь с землёй — будь то ритуалы плодородия или умирания. Уже нет мира; труд давно перестал быть тем, чем он был в идеологии строительства коммунизма, а праздники важны лишь как время, которое можно посвятить общению с землёй. Здесь мы неизменно сталкиваемся с изъятием, с редукцией. С поездкой за город, которая, как и полвека назад в случае с акциями группы «Коллективные действия», должна вырвать человека из современного урбанистического пространства и пересадить его в почву — «откуда все вышли и куда все уйдём», как говорят героини «Огородницы».
Этот переход, как всякий интимный ритуал, должен быть скрыт от посторонних глаз. Поэтому место его отправления отделяется забором. Конечно, на его размеры и фактуру продолжают влиять времена «дикого» российского капитализма, что заставляет вспомнить о периоде первичного накопления, получившего название «огораживание» — процессе насильственного лишения крестьян общинных земель в Англии, происходившем с конца XV по XIX век. Земли, которые ранее использовались совместно, превращались в частную собственность крупных землевладельцев, а крестьяне теряли средства к существованию и вынуждены были продавать свою рабочую силу, становясь наёмными рабочими.
В марксистской теории огораживание рассматривается как важный этап перехода от феодализма к капитализму — время, когда богатство и ресурсы концентрируются в руках меньшинства, а большинство оказывается лишённым собственности. Аналогичные процессы наблюдались и в России 1990-х годов, когда в режиме «шоковой терапии» под лозунгами приватизации происходил переход от социализма к капитализму или фактическое огораживание советской общественной собственности. Государственные предприятия, земля и ресурсы, принадлежавшие народу, выкупались узкой группой частных лиц — будущих олигархов. Миллионы людей, потеряв гарантии занятости и социальную защиту, оказались выброшены на рынок труда, как когда-то английские крестьяне. Таким образом, «дикий» российский капитализм 1990-х можно рассматривать как своего рода повторение огораживания — но уже в индустриальной форме, когда коллективная собственность превращалась в частный капитал.
Наиболее яркое образное воплощение процесса постсоветского «первичного накопления» проявилось в знаменитых двойных железных дверях квартир и высоких заборах частных домов — символах, защищающих как самих «огораживающихся», так и тех, кто пытался оградиться от желающих переприсвоить уже частную собственность. Этот же парадокс можно наблюдать и в отношении к земле. Формально общая — как говорили в СССР, — она оставалась бесхозной абстракцией, фигурировавшей в планах производства сельхозпродукции, или же с какого-то момента могла быть частично частной — в виде доли в дачном кооперативе. Другими словами, начиная с 1990-х, параллельно огораживанию как изъятию общего в частные руки олигархов происходило и другое — огораживание — забором земли, к которой возвращались обедневшие работницы (нередко лишь во втором или третьем поколении городские жители).
Это второе огораживание и его эффекты оказываются в центре внимания выставки «Май». Алаева исследует этот процесс посредством нетривиального художественного приёма. Она возвращает в город, а точнее — в стены типовой квартиры, забор, призванный обозначить границы земельного участка как особой территории огородницы. Помещение забора, который ничего не огораживает, кроме самого себя и контура стен квартиры, срабатывает как приём остранения — и для самого жилища, и для всего комплекса отношений советского и постсоветского человека с землёй, формировавшихся последние полвека. «Загород» возвращается «в город», и наоборот. Зритель, пришедший на квартирную выставку, сталкивается с герметичной инсталляцией — лабиринтоподобной лентой забора. Обойдя её, можно попасть внутрь, в центр участка. Но центр, как всегда в концептуальной традиции, оказывается пуст.
По своей структуре и по характеру переживания «Май» может напомнить квесты тотальных инсталляций Ильи Кабакова. Только в отличие, скажем, от «Лабиринта. Альбома моей матери», пространство, создаваемое Алаевой, оказывается безличным, как пустой шифтер. «Все там будем», — говорят на русском языке, подразумевая «тот свет». Терри де Дюв отмечал, что если в христианской традиции пустота гробницы знаменовала воскресение, то в искусстве второй половины XX века пустота утратила свой трансцендентный смысл и стала чистой, безнадёжной, неметафорической данностью, присутствием отсутствия — хотя и не менее трепетном в своём воздействии. В ноябре 2025 года «Май» — уже без мира, труда, празднеств, победы и даже земли — возвращает нас к этой могильной пустоте.
Наташа Вагинова
Марина Алаева
23.11-7.12.25
Текст: Наташа Вагинова
Фотографии: Денис "Рыба Ебать"
осси ми
Месяц май имеет обширные ассоциации в русскоязычном контексте. Представители старшего поколения помнят один из главных советских лозунгов — «Мир, труд, май!». Для постсоветских людей привычнее другое словосочетание — «майские праздники» и «день победы». Но для художницы Марины Алаевой май — это месяц посадок, когда огородницы спешат на свои загородные участки, чтобы инициировать цикл сельскохозяйственных работ. Если верить беседам с ними, опубликованным в журнале «Огородница» (на самом деле — исследовательском зине, созданном Алаевой), речь идёт уже о чём-то близком к ритуалам, обыгрывающим на разный лад связь с землёй — будь то ритуалы плодородия или умирания. Уже нет мира; труд давно перестал быть тем, чем он был в идеологии строительства коммунизма, а праздники важны лишь как время, которое можно посвятить общению с землёй. Здесь мы неизменно сталкиваемся с изъятием, с редукцией. С поездкой за город, которая, как и полвека назад в случае с акциями группы «Коллективные действия», должна вырвать человека из современного урбанистического пространства и пересадить его в почву — «откуда все вышли и куда все уйдём», как говорят героини «Огородницы».
Этот переход, как всякий интимный ритуал, должен быть скрыт от посторонних глаз. Поэтому место его отправления отделяется забором. Конечно, на его размеры и фактуру продолжают влиять времена «дикого» российского капитализма, что заставляет вспомнить о периоде первичного накопления, получившего название «огораживание» — процессе насильственного лишения крестьян общинных земель в Англии, происходившем с конца XV по XIX век. Земли, которые ранее использовались совместно, превращались в частную собственность крупных землевладельцев, а крестьяне теряли средства к существованию и вынуждены были продавать свою рабочую силу, становясь наёмными рабочими.
В марксистской теории огораживание рассматривается как важный этап перехода от феодализма к капитализму — время, когда богатство и ресурсы концентрируются в руках меньшинства, а большинство оказывается лишённым собственности. Аналогичные процессы наблюдались и в России 1990-х годов, когда в режиме «шоковой терапии» под лозунгами приватизации происходил переход от социализма к капитализму или фактическое огораживание советской общественной собственности. Государственные предприятия, земля и ресурсы, принадлежавшие народу, выкупались узкой группой частных лиц — будущих олигархов. Миллионы людей, потеряв гарантии занятости и социальную защиту, оказались выброшены на рынок труда, как когда-то английские крестьяне. Таким образом, «дикий» российский капитализм 1990-х можно рассматривать как своего рода повторение огораживания — но уже в индустриальной форме, когда коллективная собственность превращалась в частный капитал.
Наиболее яркое образное воплощение процесса постсоветского «первичного накопления» проявилось в знаменитых двойных железных дверях квартир и высоких заборах частных домов — символах, защищающих как самих «огораживающихся», так и тех, кто пытался оградиться от желающих переприсвоить уже частную собственность. Этот же парадокс можно наблюдать и в отношении к земле. Формально общая — как говорили в СССР, — она оставалась бесхозной абстракцией, фигурировавшей в планах производства сельхозпродукции, или же с какого-то момента могла быть частично частной — в виде доли в дачном кооперативе. Другими словами, начиная с 1990-х, параллельно огораживанию как изъятию общего в частные руки олигархов происходило и другое — огораживание — забором земли, к которой возвращались обедневшие работницы (нередко лишь во втором или третьем поколении городские жители).
Это второе огораживание и его эффекты оказываются в центре внимания выставки «Май». Алаева исследует этот процесс посредством нетривиального художественного приёма. Она возвращает в город, а точнее — в стены типовой квартиры, забор, призванный обозначить границы земельного участка как особой территории огородницы. Помещение забора, который ничего не огораживает, кроме самого себя и контура стен квартиры, срабатывает как приём остранения — и для самого жилища, и для всего комплекса отношений советского и постсоветского человека с землёй, формировавшихся последние полвека. «Загород» возвращается «в город», и наоборот. Зритель, пришедший на квартирную выставку, сталкивается с герметичной инсталляцией — лабиринтоподобной лентой забора. Обойдя её, можно попасть внутрь, в центр участка. Но центр, как всегда в концептуальной традиции, оказывается пуст.
По своей структуре и по характеру переживания «Май» может напомнить квесты тотальных инсталляций Ильи Кабакова. Только в отличие, скажем, от «Лабиринта. Альбома моей матери», пространство, создаваемое Алаевой, оказывается безличным, как пустой шифтер. «Все там будем», — говорят на русском языке, подразумевая «тот свет». Терри де Дюв отмечал, что если в христианской традиции пустота гробницы знаменовала воскресение, то в искусстве второй половины XX века пустота утратила свой трансцендентный смысл и стала чистой, безнадёжной, неметафорической данностью, присутствием отсутствия — хотя и не менее трепетном в своём воздействии. В ноябре 2025 года «Май» — уже без мира, труда, празднеств, победы и даже земли — возвращает нас к этой могильной пустоте.
Наташа Вагинова
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ
ВИД ЭКСПОЗИЦИИ